Мальчики с бантиками - Страница 46

Савка зажал себе уши ладонями, впился в учебник по маневренности корабля. Плакидов — зверь и обещал всех юнг съесть без масла, даже не посолив, если подведут его на экзаменах. Кубрик наполнялся бубнением шепотами, долбежкой. Кто смотрел в потолок, а кто наоборот, крепко зажмуривался. В середине дня, в самый разгар метели, вдруг приехала особая комиссия из высших чинов. Росомаха с Колесником даже побледнели. Высшие офицеры вошли в кубрик и выставили старшин за двери. Кравцов тоже допущен не был. Юнг построили классами — по «бортам».

— Мы прибыли для выявления жалоб и претензий. Каждый имеет право, никого не боясь, высказать недовольство по службе или по начальству. Но говорить вы должны только за себя. Коллективных жалоб принимать от вас не будем… Пожалуйста! Просим вас…

Юнги стойко молчали. Наверное, в этот момент кой-какие обидные мыслишки у них шевелились. Вот старшина послал гальюны драить вне очереди, хотя… Все это не то — мелочи!

В составе комиссии был и контр-адмирал Броневский.

— Что же молчите? — спросил он. — Неужели все у вас так уж гладенько? Наверное, имеются и недовольные чем-либо. Или незаслуженно обиженные. Говорите, мы вас слушаем…

Нет, таких не было.

— У меня есть жалоба! — выкрикнул Поскочин.

Члены комиссии, кажется, даже обрадовались, что не уйдут пустыми. Сияя золотом погон и нашивок, они двинулись на маленького юнгу, нагнулись к нему с заботой, готовые слушать…

— У меня претензия к командиру нашей роты лейтенанту Кравцову. Я повесил над своей койкой «Данаю» Рембрандта, а он сказал, что такие темы не для кубриков. Насколько мне известно, — смело продолжал Коля, — на флоте не запрещено вешать над койкой картинку. Тем более я вырезал «Данаю» из советского журнала, вышедшего в грозный военный год. И я не виноват, что мне нравится «Даная», а не пейзажи Левитана. Что делать?! Один любит арбуз, а другой свиной хрящик. Почему мне иметь «Данаю» нельзя, а лейтенанту Кравцову можно? Мы ведь с ним равноправные служащие флота, только он лейтенант, а я пока юнга!

Выпалил и замолк. Члены комиссии переглянулись.

— Ваша претензия будет нами рассмотрена…

Старшины уже измучились за дверью. Что-то там намолотят орлы-ребята? Как бы по шапке не попало… Наконец комиссия удалилась, унося одну-единственную претензию, в которой был замешан великий Рембрандт… Юнги с гамом разошлись.

— Тебе от лейтенанта нагорит, — сказали они Коле.

— А пускай… Надо же уважить и комиссию. Заслуженные люди тряслись в такой буран, чтобы узнать, довольны ли мы, а вы уставились на них словно бараны на новые ворота, и — ни гу-гу! Так хоть я оправдал их поездку… Пускай теперь выкручиваются!

К вечеру буран стих, взошла луна, на сугробы легли тени деревьев. Вокруг была такая тишь и красота, что просто дух захватывало. С удовольствием юнги строились на улице для поверки. Комиссия выявила лишь мелочи в недостатках службы, и лейтенант Кравцов, судя по его частым белозубым улыбкам, был доволен. И погодой, и собой, и своими юнгами!

В конце поверки Кравцов сообщил:

— Поздравляю! Завтра первый экзамен — сигнальное дело. А сейчас… Юнга Вэ Синяков, выйти из строя.

Из рядов боцманов шагнул Витька. Бац-бац бутсами. Застыл.

— Ваша претензия относительно невыдачи вам, как курящему, табачного довольствия будет особо рассмотрена в авторитетных верхах. А пока мне велено передать всем, что отныне никто из юнг, застигнутый курящим, преследоваться мною и старшинами не будет…

От боцманской команды пружинящим шагом Кравцов приблизился к первому классу рулевых. Издали было слышно, как громко хрустит снежок под начищенными до блеска ботинками лейтенанта… Он скомандовал:

— Юнга Эн Поскочин, три шага вперед… арш!

— Тебя, — подтолкнул Савка друга. — Сейчас врежут…

Голова философа едва доходила до груди лейтенанта.

Кравцов полез в карман, извлекая оттуда бумажник. Вынул из него рембрандтовскую «Данаю».

— Комиссия рассмотрела твою претензию. Велено передать, что против Рембрандта никто не возражает, но эту «Данаю» вешать нельзя. Поищи другую…

Он тут же порвал картинку, а Коля огорчился:

— Где я на Соловках сыщу другую «Данаю»?

В благодушном настроении Кравцов отогнутым пальцем в перчатке нажал на кнопку носа Поскочина:

— Больно говорлив… Иди в строй. Служи дальше…

* * *

На следующий день юнги сняли робы, оделись табельно. Савка шагал в Савватьево, исполненный реши, мости добыть первую пятерку. Его устраивала только пятерка.

С треском провалился на экзамене Федя Артюхов, вышел из класса, почти шатаясь. Товарищи, сочувствуя, шлепками ладоней отряхивали мел с его фланелевки.

— Тройка, — переживал Артюхов. — Ведь я все знал. Уверен! А тут замигал Фокин на Ратьере… Ну, и про, пал сразу!

Московский, как старшой переживал за всех, взывая:

— Первый класс, чтобы ни одной двойки. С соседнего «борта» класс Колесника крепко поджимает! Не сдаваться…

Вызвали Колю Поскочина. Из-за дверей слышались бойкие ответы его, резкий свист флажков на передаче текста, потом защелкал фонарь Ратьера… Поскочин вышел — хоть бы хны:

— Пять!

Дальше пошло как по маслу: пять, четыре, ни одной тройки. Росомаха, гордый за своих, ходил по коридору именинником.

— Финикин, — говорил он, — не будь рыжим… не подгадь!

Вызвали Огурцова. Юнги, провожая Савку, хлопали по плечам, ободряли:

— Ну, ты не подведешь. Это верняк!

На первый вопрос Савка ответил легко. Фокин болел за каждого ученика. Его можно понять: сигнальный старшина с подлодки, он волею судьбы сделался педагогом, а его работу с юнгами принимали люди в больших чинах. На втором вопросе (устройство мостикового прожектора) Савка впервые споткнулся — не сообразил!