— Вы отвечайте конкретно. Проблески света прожектор дает за счет чего? Как рождаются световые точки и тире?
— Включают прожектор или выключают, — ответил Павка.
— Вопроса не знаете. Прожектор на походе постоянно врублен в бортовую сеть. А рефлектор его закрыт ширмами. Движением рычага сигнальщик то откроет их, то закроет.
С передачей флажным семафором фразы «Отбуксируйте меня в гавань, имею пробоину» Савка справился. Потом Фокин отошел подальше от юнги, прижал к групп коробку Ратьера, и в лицо Савке ударил резкий и острый пучок света. Пальцы старшины защелкали клавишами: в проблесках родилось первое слово «прошу»… после чего Савка сбился. Просил повторить.
— Читай заново, — сказал ему Фокин, досадуя на оплошку.
Савка надеялся, что Фокин станет повторять фонарем прежний текст, запомнив это начальное «прошу». Но Фокин целиком перестроил фразу, и в голове Савки все перепуталось… Ратьер, жалобно мигнув, угас в руках доброго старшины.
— Эх, Огурцов, подвел ты меня. А я-то думал…
— Тройка! — прозвучало от стола комиссии.
Савка готов был сквозь землю провалиться.
— Расквасил ты нам все, — выругал его Московский.
Рядом шагал в строю собрат по несчастью Федя Артюхов.
— Прямо зубы стучат, — признался он Савке. — Завтра-то у нас морпрактика. Принимать будет сам Аграмов. По его книгам учились, ему же и отчитываемся. Стыдно, если срежусь.
Федя подарил классу на этот раз пятерку, сразу повеселел.
— — Валяй и ты! — сказал он Савке. — Ничего не бойся.
В кабинете морской практики глядят со стен портреты русских флотоводцев. Пахнет матами и лаками, манильской пенькой; на фанерном стенде висят образцы самых сложных морских узлов. Под стеклянными колпаками замерли модели эсминцев, подлодок и славных фрегатов прошлого. Готовясь отвечать, под портретами вдоль стены уже стояли Джек Баранов — под Нахимовым, Финикин — под Ушаковым, а Савка со своим билетом укрылся под бородой Макарова.
— Кто из вас готов? — спросил их Аграмов.
— Юнга Эс Огурцов готов, — шагнул Савка к столу.
— Без подготовки?
— Без Вопрос первый. Перечислите разновидности шлюпок, какие знаете, и в чем их основные отличия?
— Так. Прекрасно, — крякнул капитан первого ранга, посуровев.
Савке невольно вспомнилась школа. Сдаешь урок по Лермонтову, но смотрит на тебя не Лермонтов, а учительница, которая и сама-то Лермонтова в глаза не видела. А здесь сдаешь экзамен — и перед тобой сидит сумрачный, внушительный, грозный любимый автор твоих учебников. Савка лихо перечислил все баркасы, ялы, тузики, катера, вельботы, двойки, четверки и фофаны. Закончил перечень знаменитой на флоте «шестеркой».
— Сколько «шестерка» берет людей на веслах?
— В тихую погоду до тридцати человек.
— Второй вопрос!
— Есть второй! Где находятся спардек и шкафут?
— Можешь не отвечать, — сказал Аграмов. — Это и любой котенок знает, где спардек, а где шкафут… Лучше подумай: каким способом корабль может избавиться от нарастания на корпус морских микроорганизмов, не прибегая при этом к захождению в доки?
— Надо завести корабль в реку или лагуну с пресной водой, попав в которую морские микроорганизмы отомрут сами по себе.
— Добро. Какой у тебя третий вопрос?
— Детский, — ответил Савка. — Каким способом крепится якорная цепь за корпус корабля?
— На детский вопрос дай недетский ответ.
— Есть. Существует выражение «Трави до жвака-галса». Это значит, что вслед за якорем на глубину травится цепь во всю длину, а конец цепи посредством глаголь-гака намертво соединен с кильсоном корабля особым устройством жвака-галса.
— Добро. Зачем там вмонтирован глаголь-гак?
— Когда кораблю необходимо срочно освободиться от якоря, а нет времени для выбирания его с грунта, — ну, скажем, при внезапной бомбежке, — тогда глаголь-гак может быстро отдать цепь.
— Пять. Иди. — Аграмов повернулся к Финикину и Баранову. — Вы готовы?
А впереди еще метеорология, рулевое дело, маневренность и поворотливость корабля, служба погоды и времени, политзанятия. «Мне нужны только пятерки, — внушал себе Савка, — только пятерки!»
На одних «отлично», без сучка и задоринки, шел в классе впереди всех Коля Поскочин. Вечером в кубрике он «травил до жвака-галса» цепь своей бесконечной памяти. Сейчас его якорь подхватил с грунта забвения несчастную «Данаю»…
— …была очень красивая женщина. Она приходилась дочерью Акризию, но оракул Акризию предсказал, что он погибнет от сына Данаи. И вот Акризий, мужик подлый, заключил Данаю в темницу. Но о красоте ее уже прослышал Зевс-громовержец. Чтобы проникнуть в темницу, Зевс просыпался на Данаю золотым дождем. От Зевса она породила Персея, который совершил в жизни немало подвигов. Когда поганый Акризий услышал первый крик новорожденного, он велел Данаю с сыном заточить в ящик и бросить его в морские волны. Но волны прибили их к берегу, после чего отважный Персей отрубил башку горгоне по имени Медуза…
— Вот шкет! — удивлялся Росомаха. — Откуда ты это знаешь?
— Просто я любопытен. А книги читаю внимательно.
Вскоре он опять повесил в кубрике «Данаю», но уже другую.
— Что я вижу? — узрел ее остроглазый Кравцов.
— Тициана! — вздохнул Коля Поскочин. — Хотя рембрандтовская «Даная» мне нравилась больше этой.
— Ты погоди со своим Тицианом. Откуда здесь дама?
— Все та же Даная, осыпанная золотым дождем. Вы мне сказали, что рембрандтовскую нельзя. Чтобы я поискал другую! Вот я и нашел тициановскую. Согласитесь со мной, товарищ лейтенант, что в соловецких условиях это было нелегко…